И нет разлуки, потому что есть сказки

Жил был глиняный монстр. Бродил он в дремучих глубинах леса и страдал оттого, что он не человек, оттого, что он не чувствует. Люди его не любили и боялись. Когда они встречали его поодиночке, то они бросались в бегство, а когда он встречался им, идущим вместе, они смотрели исподлобья и хмуро.  Монстр их не любил и не ненавидел. Он был к ним равнодушен. И очень мучился от своего равнодушия. Жил он так очень, очень долго, а потом ему надоело. Он вышел из глубины леса и стал  на поляне, неподалеку от небольшой деревушки.

Он стал там и стоял долго-долго, неподвижный, как камень. Его мочил дождь, обдувал холодный, северный ветер, клевали вечно голодные птицы. Но он стоял не двигаясь. Он, по-прежнему, был ко всему равнодушен. Он совсем не замечал ни пения соловьев, ни восходов солнца, ни того, что поляна была сплошь покрыта какими-то цветами. Он стоял,  и томился от своего бездушия.

 И однажды, в эту деревню приехала девушка. Она приехала на лето с родителями к бабушке,  отдохнуть от душной и надоедливой городской жизни. У девушки были голубые, как озера глаза и была она чуть-чуть непоседа, а ничего другого особенного в ней не было. Разве вот только любила она цветы, кажется незабудки, а может и совсем другие какие, просто в их деревне другие и не росли.

Как-то раз эта девушка гуляла около своей деревни и зашла необычно далеко. Она с удивлением оглядывалась вокруг, надо же, а она то думала, что она всю округу знает, как свои пять пальцев, вот интересно! Она шла и шла вперед и вышла на поляну.

Поляна была вся сплошь покрыта незабудками, а посередине стоял какой то глиняный обрубок, самый верх которого напоминал грубо обтесанный человеческий нос. Девушка чуть не задохнулась от счастья, сколько цветов! Ничего не видно, одни цветы! Она бегала по поляне, пела, кувыркалась, и даже валялась в цветах. И, окончательно расшалившись, чмокнула глиняную чурку прямо под нос.

 Даже воздух, казалось, разодрался от страшного рева. Глиняный монстр почувствовал, он почувствовал! Как ворох старой кожи, стали сползать с него глиняные лохмотья, потекла кровь перемешанная с потом, от тяжких страданий перекосило его лицо, наполовину еще глиняное. Распрямился истукан не в силах переносить мучения и потряс деревья и овраги страшный, дикий вопль.

Птицы в испуге поднялись в небо и испуганные белки поскакали прочь по веткам. Что же сказать о девушке? Даже видавший виды старый охотник Дмитрий Фомич, который один ходил на медведя, и, как говорили, однажды повозил за бороду лешего, даже он кинулся бы домой не чувствуя ног и не разбирая дороги.

Что ж сказать о простой городской девушке, для которой самым большим диким животным, которое она видела, была корова? Она даже не помнила как попала домой. И потом, все оставшееся до отъезда в город время,  не отходила от дома дальше деревянного забора. Хорошо, что уезжали они уже очень скоро, через три дня.

Бывшее чудовище еще ходило по лесу, оно уже было совсем не чудовище, тело его почти везде было покрыто, еще свежей и сырой, но человеческой кожей. На голове его стали прорастать волосы. А лицо  стало почти симпатичным, только надо было еще подождать пока отвалятся окончательно остатки коросты и новая кожа станет крепкой и здоровой. Но главное - он чувствовал! Он ходил и пел песни еще грубым и сиплым пока голосом, но он пел!

Девушка сидела в комнате и читала книжку. Завтра уезжаем. Уже мама застегнула последнюю сумку и прикрикнула, напоследок, на кого-то. Уже все напились чаю и улеглись, смакуя последнюю преддорожную ночь. Громко стрекотали за окном кузнечики.

Девушка задумалась, вспоминая позавчерашнюю историю. У нее была смелая душа и поэтому она не очень пугалась этих воспоминаний. И чего только в жизни не случится! Надо же. Надо будет записать об этом в дневнике. Девушка вела дневник, потому что собиралась начать писать книгу. Обязательно запишу. Потом, когда приедем в город, а то сейчас как-то это… Она не стала выяснять у себя, что там это, упрямо тряхнула челкой и собралась завернуться в одеяло, бросив напоследок взгляд в окно. 

Из окна смотрел на нее оживленный ею человек. Лицо его было еще искорежено пережитыми физическими муками. Болтались обрывки  старой кожи, на голове были еще проплешины, но глаза были человеческие!  Они смотрели друг на друга долго, почти несколько минут. Уходи, прошептала, наконец, девушка, я тебя боюсь.

Человек отпрянул от окна и помчался в лес по канавам и рытвинам, ветви хлестали его по глазам, но он не чувствовал этого, он кричал от боли, но от другой боли. Это не была физическая боль, это не были страдания от осознания себя бездушным, равнодушным ко всему истуканом. Это была совсем другая боль. Как он радовался этой боли! Он чувствовал. Боже мой, он чувствовал!

Давно уже ходит этот человек в  пиджаке из хорошей ткани и красивом галстуке. Он всегда чисто выбрит и аккуратно причесан. Работает он в важной, государственной конторе. Его там ценят и уважают. Он живет в том же городе, что и девушка с голубыми, как озера, глазами. Он даже знает, где находится ее дом и номер ее телефона.

Иногда даже, раз в год, тайком, чтобы никто не заметил, приходит он к ее дому и смотрит издалека на ее окна. Издалека, чтобы она случайно его не увидела, и ей опять не стало страшно. Он знает, что она никогда не сможет забыть искореженное муками лицо, слезающие обрывки кожи, перемешанные с потом и кровью, и дикий вопль сотрясающий воздух. И он уходит.

И когда его спрашивают, как ты? Он отвечает: я счастливый человек. Чем же ты такой счастливый, недоумевают спрашивающие?  Я чувствую, отвечает он. А девушка написала книгу.

КОНЕЦ