Сага о свободе 1

Как казаки

Гавани серебристые

Окно в небо

История любви

СТИХИ

ПЕСНИ

ЧАСТЬ 3. ДОРОГА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Бабка Лыска, я тебя люблю! Ну надо же. Сколько лет здесь езжу и все эта надпись. Я  увидел ее в первый раз, когда мне было, наверное, лет пятнадцать. Сейчас уже двадцать девять.

А надпись все живет. Появляется, пропадает. Снова появляется. То на одном месте, то на другом, то маленькая, то большая. Постепенно она закрывается другими надписями и рисунками, скрывается под ними. И вдруг вырастает в совершенно непредсказуемом месте, яркая, необычная.

 Ее всегда всем видно. А один раз она появилась большой-большой. Просто огромной. Во весь виадук. На душе у меня как-то посветлело от этой надписи. 

Я вышел из трамвая. Ловко спрыгнув с подножки, я поправил неудобно торчавшую барсетку и направился ко входу в метро. На Ладожской трамваи останавливаются прямо на территории вокзала. И путь к входным дверям метрополитена, своим полумраком и громадностью, напоминает железобетонный бункер.

Я, как всегда, был один. Вокруг меня шли, бежали, толкались люди, много людей, целый трамвай. Тем не менее, я был один среди них, и мне было легко и уютно. Но, спрыгнув с подножки на землю, я осознал, что сегодня я не один. У меня были единомышленники.

 Симпатичная девушка под 190 сантиметров ростом, с чудесными русыми волосами и голубыми глазами, паренек цыганской наружности, лет девятнадцати-двадцати и бабушка с авоськами.

Бабушка ехала, видимо, с конечной остановки. Создавалось впечатление, что она едет в этом трамвае давно, очень давно, с тех самых пор, как трамвай выехал из депо. Она даже обустроила свои авоськи совсем по-домашнему. Уютом каким-то веяло от этих авосек.

Паренек вошел вместе со мною. Девушка зашла на следующей остановке. Вот она периодически поправляет свою, упрямо не желающую ложиться ровно, челку, фыркает и стреляет на меня и цыгана взглядом. Она первая почувствовала нашу общность.

И чего я такой нелюдимый? Лень мне что ли познакомиться? Она бы рассказала мне какую-нибудь историю. Ехали то долго. Обладательница таких чудесных русых волос, просто не может быть неинтересным человеком.

Я спрыгнул с подножки на землю, и мы мягким, кошачьим шагом, двинулись к заветным дверям метро. В авангарде отряда прыгающей, южной  походкой, шагал цыган. Он шагал, весело и беззаботно. Та ли еще штука жизнь в двадцать  лет!

Справа тяжелым самоходным орудием сшибала и прошибала все на своем пути бабушка с авоськами. Рядом со мною аккуратно и спокойно  шла девушка баскетбольного роста. Мы – команда.

И вот – Оно. Сверкающее, нависающее откуда то сверху, щелкающее, булькающее и шуршащее своими хромированными, начищенными до сурового, матового блеска внутренностями, метро.

 Я, иногда, боюсь метро. Оно меня пугает. Оно напоминает мне ожившего, воплотившегося из древнего мифа в нашу современную реальность,  Гекатонхейра.

Только самый верх, самая макушечка которого, находится вверху и видима, а сам ужасный и грозный в своем могуществе гигант, там, внизу. Там, внизу, что то хлюпает, трескается, шипит,  гремит, что то двигается, светится, скрипит, перемещается  и все это, вся эта громадина, подчиняется какому то далекому разуму, какому то неведомому распорядку.

А снаружи только сто ртов, которыми заглатывает чудовище людей. И люди идут, идут и безропотно исчезают в его лучезарной утробе. Люди идут как зачарованные, они  спешат, туда, туда,  внутрь, вниз. И только чавкают ненасытные двери, поглощая все новую и новую пищу.

Наш отряд двигался прямо по направлению к пасти Гекатонхейра. Он еще так голоден с утра. Сейчас он заглотнет и нашу диверсионную группу. Главное -  не потеряться, не рассредоточиться, не сгинуть в его подземных лабиринтах и коллонадах. Ведь не зря же мы встретились сегодня с утра. Быть может, есть у нас какая то миссия?

Цыган уже подходил к дверям уверенной, беспечной походкой и, внезапно, испугался. Жизнь так прекрасна в 20 лет! Такой чудесный, свежий, утренний воздух! Парнишка заметался в дверях, но поздно! Что-то лязгнуло, свистнуло и бездушная дверь вкусно счавкнула цыгана. Навеки пропал он в утробе ненавистного зверя.

Следом за ним вломилась в двери бабушка, с бесстрашием старого солдата, ложащегося под танк. Мы с девушкой переглянулись. У нас было еще время. Несколько секунд.

Мы могли свернуть, пробиться сквозь безумную толпу, как будто приносящей себя в жертву ужасному, древнему божеству, и остаться здесь, на земле. Мы могли сходить в кино, посидеть в кафе… Ну же, ну! Поздно… Уже слишком поздно.

 Нам не вырваться из этого стального, бездушного, порочного потока, втекающего в двери так делово и торопливо. Какие каменные лица вокруг! Еще несколько мгновений  и нас засосет в эту воронку и потом вниз, вниз, вниз…

Мы с девушкой взглянули друг на друга, наверное, в последний раз. И в  глазах ее я уловил веселое презрение к смерти. Как мне это близко! Почему   так поздно мы встретились? Зачем этот нелепый баскетбольный рост?

Почему  пересеклись наши пути именно здесь, за секунду до пересечения грани земли и подземья? Еще мгновенье и сгинем мы в безухой, безглазой толпе, мы станем ее частью. Частью громадных внутренностей чудовищного Гекатонхейра.

Не бояться! Главное – не бояться! Твое беззаботное презрение смерти, так свойственное ранней молодости  и мое рациональное, выстраданное годами, мне кажется, что я живу уже двести лет, бесстрашие, я бы даже сказал бесчувствие, поможет нам выжить.

Мы не умрем. Мы не останемся одинокими, что еще страшнее. Мы вошли в дверь, касаясь друг друга локтями, как будто держась за руки. И мы не боялись. Мы не боялись!