Вот прошел очередной день рождения. Очередная веха. Да. И я точно знаю, чего  уже никогда не будет в моей жизни. Я никогда не побегу, победно вскинув вверх руки, к ревущим трибунам, забив такой важный, такой нужный  гол.

            Я не буду стоять на пьедестале, под звуки государственного гимна, когда поднимающийся вверх флаг и лица твоих недавних соперников, сосредоточенно слушающих гимн чужой страны, вышибают слезу даже у самых черствых и циничных.

           Я никогда не буду лежать восемнадцатилетним пацаном с любимой в стогу сена, когда летняя, теплая ночь ласкает и нежит, а бездонное звездное небо говорит о том, как мы малы по сравнению с огромным мирозданием. Просто потому, что мне уже никогда не будет восемнадцать лет.

           Я никогда не совершу научное открытие и не буду стоять на трибуне, потрясая бумагами, с выскочившим наружу  галстуком и сползшими на бок очками, под гром оваций, совершенно не обращая внимания на эти овации, потому что не до того сейчас.

            Этого никогда не будет в моей жизни. Но будет другое. Я услышу крик журавлей. Я буду стоять и смотреть в небо, а журавли будут лететь клином. И я буду смотреть на них и задыхаться от счастья, от простого человеческого счастья.

            И все будет утопать в огромном, местами сером, местами голубом небе. А мои ботинки будут съезжать в грязь, потому что тропинка через это поле очень разбитая.

            Я никогда не буду стоять в белом халате у операционного стола, со спокойным и сосредоточенным лицом. А потом, когда медсестра уже сказала родственникам, что все прошло хорошо, больной будет жить, не пойду я сквозь людей, не слушая их слез и благодарностей, торопясь и нахмурясь, потому что после восьмичасовой операции можно думать только о том, как бы дойти до места, где тебя никто не видит, и забыться бесцветным сном, восстанавливающим силы.

            Я никогда не увижу бескрайних прерий Америки, похожих на море, где пасутся  дикие лошади. Я не увижу малярийных болот Бразилии и влажных джунглей Южной Африки. Нет, конечно, можно накопить денег, купить билет и поехать… Но я сам прекрасно понимаю, что я никуда не поеду.

             Я никогда не погибну за Родину, защищая последний, такой нужный клочок земли. Когда ты понимаешь, что они все равно здесь пройдут, бесполезны и хитро выкопанные окопы и тщательно смазанное оружие.

               И ты остался один, да ещё Ванька, старый друг Ванька, который еще держится где то справа, но ему уже конец, ты продержишься чуть дольше и наверное увидишь, как охнув, осядет Ваня на землю и никогда не встанет с нее больше. А потом настанет твоя очередь и ты тоже охнув, чуть присядешь на грязную, ползущую под ногами землю, продолжая еще нажимать на бесполезный теперь курок.

               Нет, конечно, война может случиться, не дай Бог. И могут меня призвать в армию, и могу я там погибнуть, выполняя человеческий и гражданский долг. Но если это будет, то это будет просто, скорее даже нелепо, просто вспыхнет в голове красным, а потом станет темно. Но последнее что я увижу и услышу, это будет кричащий клин журавлей, скользящих по бескрайнему небу.

               Я никогда не буду капитаном военного крейсера, не буду стоять в рубке, серьезный и полный ответственности, не будет подбегать ко мне запыхавшийся лейтенант, рапортуя на бегу, разрешите обратиться, товарищ капитан первого ранга, срочная радиограмма.

              И не будет лежать в моей каюте, в укромном месте,  самый дорогой мне фотоальбом, с  фотографиями любимой жены, дочки и, среди них, фотографией журавлиного клина в сером, осеннем небе.

               Я никогда не стану богатым человеком, не будет у меня собственного дома, множества слуг, любимых  детей, племянников, других родственников, не будет шумного Рождества с пирогами из индейки и долгих вечеров у пылающего камина.

              Я никогда не войду в церковь радостными и невинными шагами родного здесь человека. Просто потому, что я никогда не буду уже невинным. Пусть Бог простил мне мои грехи, но они навсегда останутся в моей памяти забытой занозой, которая оживает раз в год и болит.

              И буду я раз в год плакать на могиле святого старца, выкрикивая вслух имена. Имена всех тех кого я обидел, кому я причинил зло, всех тех, жизнь которых получилось не такой счастливой и радостной, какой могла бы быть, если бы не я.  

            Но у меня в жизни будет клин журавлей. Они будут лететь и курлыкать долгими, жалобными голосами, и ветер будет трепать мой шарф, а я буду задыхаться от счастья. И ботинки будут съезжать в грязь, потому что тропинка здесь очень разбитая.